« ПИСЬМО ВИНЧЕНЦО ДЖУСТИНИАНИ СИНЬОРУ ТЕОДОРУ АМИДЕИ | Главная | ИЗ «КНИГИ О ХУДОЖНИКАХ» »
МИКЕЛЕ АНДЖЕЛО МЕРИГИ ФОН КАРАВАДЖО, ЖИВОПИСЕЦ
Опубликовал Художник | 3 февраля 2009
Микеле Анджело, родившийся в Караваджо, области Лангобардии, расположенной неподалеку от Милана, происходил от почтенных родителей дворянского происхождения Амариги. Явно влекомый страстью к благородному искусству живописи, он исполнил в Риме много изумительных произведений. Этот Караваджо первый из всех итальянцев отклонился в своей работе от привычной традиционной манеры и обратился к наивному изображению натуры, взятой из жизни. Таким образом, он дал себе зарок не делать ни одного мазка, кроме как исполненного с жизни, и согласно этому решению он помещал в своей комнате перед собой ту живую натуру, которую он хотел написать, до тех пор подражая ей, пока не испытывал полного удовлетворения. Однако для того чтобы достичь совершенной округлости и естественного рельефа, он старательно выбирал себе темный погреб или другое мрачное помещение, в которое сверху падал маленький луч света для того, чтобы сумрак своими темными тенями оказывал мощное сопротивление падающему на модель свету, и таким путем достигал эффекта высокой рельефности.
Он презирал все, что было не скопировано с жизни, называл это безделушками, детскими и кукольными вещами, ибо ничего не может быть лучше, чем походить на природу. И поистине, это не плохой путь к совершенству, потому что рисунки и картины, как бы прекрасны они пи были, никогда не могут быть так хороши, как природа сама по себе. Таким образом, его манере следовали почти все итальянские живописцы, организуя свои живописные мастерские по его подобию, и отсюда эта манера была воспринята также в Верхней и Нижней Германии.
Хотя он по причине своего великого искусства пользовался огромной славой и каждый, кто бы он ни был, хвалил его, тем не менее с ним было очень трудно общаться, ибо он не только не испытывал никакого уважения к произведениям других живописцев (хотя надо сказать, что он никогда не хвалил также и своих собственных вещей), но был также крайне неприятен в обращении, холоден и охотно искал поводов для столкновений. По причине этой злой привычки он затеял ссору с процветающим тогда живописцем Жозефо д’Арпино, который пользовался большим уважением из-за своего искусства, любезности и большого благосостояния. Наш художник не только уязвил его колким эпитетом, но написал также картину в Сан Лоренцо Дамазо рядом c той, которую написал вышеуказанный Жозеф. В этой картине он изобразил обнаженного гиганта, который показывает язык Жозефовой картине, как будто он ее высмеивал.
Вначале он писал много голов и полуфигурных изображений в жесткой и сухой манере. Одно из них — это мальчик с корзиной цветов и фруктов, откуда выползает ящерица, кусающая его за руку, отчего ребенок, казалось, начинает горько плакать, и это столь превосходно, что заметно способствовало росту его славы в Риме. По причине того, что д’Арпино писал обычно большие работы аль фреско, и сами по себе они не могли равняться с силой колорита и правдивостью, присущей масляным краскам, в которых Караваджо был особенно силен, он предложил Жозефу и некоторым другим пари, которое вылилось в бесконечные ссоры, и они схватились за шпаги; среди них был юноша по имени Рануччо Томассони, который был убит, по причине чего Караваджо должен был бежать, и укрылся во дворце нашего графа Джустиниани — покровителя всех виртуозов, высоко ценившего его работы и имевшего большинство из них, хотя их обычно было очень трудно приобрести.
В продолжение этого времени, когда он должен был скрываться, он написал в вышеуказанном дворце [картину], как Христос в присутствии других апостолов вкладывает пальцы Фомы в свои святые раны. При этом своей хорошей живописной манерой и моделировкой он смог показать на лицах всех присутствующих такое выражение удивления и такую натуральность [в изображении] кожи и плоти, что в сравнении с этим все остальные картины казались раскрашенной бумагой. В этом же роде он написал Евангелиста Матфея, который пишет в книге, поддерживаемой перед ним ангелом в белой одежде, и много других картин с очень большими фигурами, так как большинство из его вещей было в натуральную величину, полностью или в половину размера, так же как в действительной жизни. Он также написал для [церкви] Мадонны дель Пополо в капелле [Черази] «Распятие св. Петра» и «Св. Павла», которого поднимают после того, как он упал с лошади. Лошадь пегая и кажется живой.
Он написал также два больших холста в Сан Лувуа деи Франчези, что напротив дворца маркиза Джустиниани. Первая изображает Христа нашего Спасителя, изгоняющего иудеев, купцов и мытарей и каждого и всех вместе из храма с их торгашескими прилавками. Но гораздо более замечателен второй холст, где Христос изображен в темной комнате, куда он вошел с двумя своими апостолами и нашел сборщика податей Матфея среди банды мошенников, с которыми он играл в карты, кости и выпивал. Матфей, как бы испуганный, прячет карты в одной руке, а другую прижимает к своей груди, и на его лице выступают ужас и стыд, выдающие его чувства и говорящие о том, что он недостоин быть призванным в апостольство к Христу. Один из них убирает свои деньги со стола, пересыпая их из одной руки в другую, делая это совершенно беззастенчиво, и все это кажется взятым из жизни и с самой натуры. Многие из его вещей можно видеть в Риме в Кьеза Нуова, например «Положение во гроб», копию с которой я могу указать; в Сант Агостино наша возлюбленная Богоматерь с младенцем Христом, перед которой молятся два коленопреклоненных пилигрима. В Антверпене в церкви св. Доминика находится большой холст с изображением св. Доминика, раздающего четки среди верующих. И еще в том же месте «Смерть Богоматери» в присутствии большинства апостолов, которая также очень великое произведение.
Далее для нашего отца искусств маркиза Джустиниани он написал в натуральную величину, примерно с двенадцатилетнего мальчика, Купидона, сидящего на глобусе и в правой рукой держащего лук, а в левой — различные художественные инструменты, ученые книги и лавровый венок на них. Фигура Купидона имеет за спиной большие, коричневые орлиные крылья, написанные по всем правилам сильным колоритом, с чистотой и такой пластичностью, что почти не отличаются от действительности. Эта картина была выставлена для публики в комнате с другими ста двадцатью картинами, исполненными самыми великолепными художниками, но она была, по моему совету, закрыта темно-зеленой шелковой занавеской и, после того как все остальные были с удовольствием рассмотрены, показана напоследок, в противном случае она затмила бы все раритеты, ибо не без основания она может быть названа затмением для всех картин. И так она полюбилась одному знатному кавалеру, что он давал за нее в присутствии всех тысячу пистолей. Но когда я сообщил эту сумму нашему покровителю, который имел годовой доход от восьмидесяти до девяноста тысяч крон сверх ежегодных трат (включая сюда большие суммы, затраченные на художественные произведения), и спросил его об ответе — он был болен в то время подагрой, — то он улыбнулся на это и сказал: «Скажите этому благородному кавалеру, что если он сможет мне достать другую картину такого же достоинства, то я ему заплачу вдвойне, то есть две тысячи пистолей». Продажа не состоялась, таким образом, и знаменитый Купидон, прославленный своим художественным совершенством и приобретенный маркизом Джустиниани, остался у него.
Из-за этой вещи Караваджо сильно преуспел, снова получив возможность свободно болтаться без дела, чем он и не преминул воспользоваться, набрав компанию молодых людей, главным образом дерзких отважных подмастерьев, живописцев и фехтовальщиков, живших по поговорке: «nec spe, nec metu» [«ни надежды, ни боязни»].
Вскоре после этого случилось так, что Жозеф д’Арпино ехал ко двору верхом на лошади и ему повстречался Микеланджело да Караваджо, который к нему немедленно обратился и крикнул: «Наступило, наконец, время, чтобы шпагой решить старые взаимные споры, и так как вы при оружии, то должны лишь сойти с лошади и приготовиться к дуэли». Однако Жозеф ответил, что ему, как кавалеру, возведенному в это звание папой, не подобает вступать в спор против того, кто не кавалер, и этим любезно уничтожающим ответом пронзил Караваджо глубже, чем сделал бы это мечом, ибо эти слова так потрясли и смутили Караваджо, что он немедленно (так как он не считался ни с какими обстоятельствами) продал все свое имущество иудеям за любые деньги и уехал на Мальту с целью самому скорее приобрести у великого магистра звание рыцаря и кавалера. Он великодушно снарядил фелуку против турок, и написал там «Усекновение св. Иоанна», то самое, которое в церкви на Мальте и само по себе превосходно, потому что являет истинную натуральность, такую же, как у других немногих его картин.
Когда он был возведен в рыцари, он сразу же заспешил в Рим с намерением продолжить свою ссору с д’Арпино. Эта спешка привела его к [злокачественной] тяжелой лихорадке, и едва он достиг д’Арпино, где родился его соперник, имя которого происходит от этого города, как заболел и умер.
Его конец был оплакан всеми главными лицами Рима, потому что он мог бы еще много сделать великих вещей в своем искусстве.
ИОАХИМ ФОН ЗАНДРАРТ
Комментирование закрыто.