« МИКЕЛАНДЖЕЛО ДА КАРАВАДЖО, часть 6 | Главная | МИКЕЛАНДЖЕЛО ДА КАРАВАДЖО, часть 4 »
МИКЕЛАНДЖЕЛО ДА КАРАВАДЖО, часть 5
Опубликовал Художник | 3 февраля 2009
Караваджо, удостоенный за свою живопись крестом и Почестями, чувствовал себя на Мальте счастливейшим человеком, жил в почете и благоденствовал. Однако из-за буйного своего нрава он внезапно лишился и благополучия и благосклонности великого магистра, ибо вступил в дерзкий спор с одним благороднейшим кавалером и был посажен в темницу, где немало натерпелся. Дабы возвратить себе свободу, он, подвергаясь величайшей опасности, бежал ночью из тюрьмы и добрался, никем не узнанный, до Сицилии столь быстро, что догнать его не было возможности. По прибытии в Сиракузы он написал образ для церкви св. Лючии, находящейся за стенами города, ближе к морю. Он изобразил святую усопшей, с благословляющим ее епископом и двумя могильщиками, роющими ей могилу. Затем он переехал в Мессину, там написал для церкви капуцинов «Рождество Христово», где на первом плане изобразил в ветхом полуразрушенном сарае св. Деву с младенцем, а св. Иосиф стоит, опершись о посох, возле пастухов, пришедших поклониться младенцу. Для тех же капуцинов выполнил он пишущего св. Иеронима, а в капелле синьоров Ладзари в церкви Монахов-Санитаров написал «Воскрешение Лазаря», который, выйдя из гробницы, прислушивается к голосу призывающего его Христа и простирает к нему руки. А рядом с рыдающей Марфой и пораженной Магдалиной кто-то зажимает нос, чтобы не чувствовать запаха тлена. Картина эта большого размера, позади фигур изображена пещера, причем ярче всего освещены нагой Лазарь и люди, его ведущие, и картина высоко ценилась за столь сильное подражание натуре.
Невзгоды Микеле, однако, на этом не кончились; гонимый страхом, он метался с места на место по Сицилии: из Мессины он переехал в Палермо, где для часовни св. Лаврентия выполнил другое «Рождество», где Богоматерь со святыми Франциском и Лаврентием созерцают новорожденного младенца. Рядом сидит св. Иосиф, а в воздухе парит ангел и свет сливается с ночными тенями. Выполнив эту работу и почувствовав, что оставаться дольше на Сицилии не стоит, Караваджо покинул остров и приплыл снова в Неаполь, где намеревался оставаться до тех пор, пока не получит помилования, чтобы возвратиться в Рим.
Дабы заслужить милость великого магистра, он послал ему в дар поясную фигуру Иродиады с головой св. Иоанна на блюде. Но усердием своим ничего не добился. Однажды, остановившись в дверях харчевни Чирильо, он был окружен вооруженными людьми, которые напали на него и нанесли раны в лицо. При первой же возможности, испытывая жесточайшие страдания, он направился на фелюге в Рим, где по ходатайству кардинала Гонзага для него уже было получено от папы помилование. Но как только фелюга пристала к берегу, его задержал по ошибке испанский караул, поджидавший другого человека, и отправил в тюрьму. И хотя он вскорости был освобожден, он не смог найти ни фелюги, ни своего имущества. Тогда в величайшей тревоге и горести он начал метаться по берегу под палящими лучами летнего солнца и, когда добрался до Порта Эрколе, внезапно заболел злой лихорадкой. И спустя несколько дней он скончался, не достигнув и сорокалетнего возраста, в 1609 году, злополучном для живописи, ибо он отнял у нас и Аннибале Карраччи и Федериго Цуккаро.
Так закончил Караваджо свою жизнь и похоронен на пустынном морском берегу. И как раз в то время, когда в Риме ожидали его возвращения, пришла нежданная весть о его кончине, опечалившая всех. Закадычный друг его кавалер Марино очень горевал и увековечил его память стихами.
Пользу живописи Караваджо принес несомненную, ибо появился в то время, когда с натуры писали мало, когда фигуры изображали согласно манере, удовлетворявшей более чувство изящества, чем правды. Посему, изгоняя из своего колорита всякие приукрашиванье и суетность, Караваджо усилил свои тона, вернув им плоть и кровь, и убедил своих товарищей живописцев подражать природе. Он никогда не пользовался ни киноварью, ни лазурью в своих фигурах, а если же ему случалось все же их употреблять, он их приглушал, уверяя, что они — яд для колорита. Нечего и говорить, что воздух он никогда не передавал светло-голубой краской: наоборот, глубина и фон у него всегда черные, черной краской писал он и тело, сосредоточивая свет лишь в немногих местах.
Более того, он так рабски следовал натуре, что не добавлял ни одного мазка кисти, говоря: я кладу не так, как хочу сам, а как велит природа. Он не признавал никаких предписаний и был убежден, что высшего мастерства можно достигнуть лишь тогда, когда искусство не подчиняет тебя. Эти новшества были встречены таким бурным одобрением, что он заставил подражать себе художников, обладавших дарованием куда более возвышенным и прошедших прекрасную школу. Так, например, Гвидо Рени увлекся в некоторой степени его манерой и показывал себя натуралистом, как это явствует из его Распятия в базилике Сан Пьетро, что у Трех Фонтанов; а позднее за ним последовал и Джован Франческо да Ченто [Гверчино].
Безудержные похвалы привели к тому, что Караваджо не ценил никого, кроме себя, и возомнил себя единственным верным подражателем природы. А между тем многого и самого важного ему не хватало, потому что у него не было ни выдумки, ни декора, ни рисунка, ни особых познаний в живописи; стоило убрать с его глаз натуру, и его одаренность и кисть ничего не стоили. Тем не менее, многие, увлеченные его манерой, следовали ей охотно, ибо без занятий и усилий это давало им возможность делать простые копии с натуры и подражать грубым и лишенным красоты формам.
Комментирование закрыто.